«Лечащий Врач»: Добрый день, Сергей Алексеевич. Спасибо, что согласились с нами встретиться.
Раньше Вы говорили, что лекарственная терапия невозможна без генетического опознания патологии, и что эта практика распространена недостаточно. Произошли ли какие-то изменения в этом направлении?
Сергей Алексеевич Тюляндин: Давайте уточним – мы говорим об использовании молекулярно-генетического тестирования для определения мишеней для наших таргетных препаратов в опухоли. Для такого более универсального метода, как химиотерапия, это не нужно. При планировании таргетной терапии – безусловно, прежде чем назначить препарат, который создан для поражения конкретной мишени, мы должны знать, существует ли эта мишень, иначе просто выбросим деньги на ветер.
В этой сфере за последние годы произошел существенный прогресс. Сегодня молекулярно-генетический тест доступен в каждой точке России бесплатно для врача и больного. Это программа, которую курирует Российское общество клинической онкологии (RUSSCO – прим. ред.) вместе со своими партнерами. За пять лет этой программы, на конец июня этого года, мы сделали более 60 тысяч тестов более чем у 50 тысяч больных. И почти все регионы, за исключением нескольких, участвуют в этой программе. В ней зарегистрировано более 4000 врачей.
Другое дело, что мы все хотели бы, чтобы эта программа стала частью государственных гарантий и входила в систему ОМС.
ЛВ: На конгрессе (XXI РОК – прим. ред.) многие компании представляют «первые в своем классе», «единственные» препараты. Насколько действительно узки варианты лечения? И насколько это мешает или, может быть, помогает онкологу?
С.А.: Мы раньше считали, что рак легкого – это одна болезнь. И лечили всех больных достаточно одинаково. Потом рак легкого начал распадаться на множество болезней. Мы поняли, что у каждого пациента есть свои особенности, свои уникальные молекулярно-генетические нарушения в опухолевых клетках, которые могут определять свойства опухоли. Эти драйверные мутации и указывают, что и как лечить.
Получается, что мы должны лечить этих больных совершенно по-разному. В каждом случае создаются препараты, которые воздействуют именно на ту мишень, которая есть у пациента. И естественно, что есть первые в своем классе средства. Хотя для некоторых таргетных средств есть уже и третье поколение, скажем, для ингибиторов тирозинкиназы.
Таргетные препараты рассчитаны на поражение индивидуальной мишени. Нельзя поразить все мишени сразу. И это, конечно, проблема.
ЛВ: Сейчас на рынке много уникальных препаратов. Фармацевтические компании проводят испытания, исследования и получают монополию на производство. Зачастую эти препараты стоят огромных денег. Насколько это оправдано, и можно ли как-то увеличить доступность такой терапии для больных?
С.А.: Увеличение стоимости противоопухолевой терапии – это общая проблема для системы здравоохранения в любой стране.
Когда говорят, что корпорация закладывает цену, чтобы нажиться – это правда только наполовину. Частично повышение цены объяснимо. Сегодня вывод препарата на рынок стоит очень больших денег. В цену закладываются и те средства, которые были потрачены на неудачные разработки. А ведь даже до клинических исследований доходит, может быть, одна из ста молекул, которые изучает компания – и это тоже нужно компенсировать, иначе дальше не получится проводить исследования. От этого никуда не деться.
Другое дело, что в этой цене есть и желание компании заработать. Очень важно о��делить, где жадность, а где реальная необходимость компенсировать расходы.
Эту работу должны вести совместно онкологи, организаторы здравоохранения, специалисты в фармакоэкономике, представители ФАС. Минздрав создал Центр экспертизы и контроля качества медицинской помощи для определения взаимовыгодной цены препарата при включении его в перечень жизненно важных лекарственных средств. Я надеюсь, что будет выработан такой механизм взаимодействия с фарминдустрией, чтобы цена препарата была адекватной – она не должна быть, как иногда сейчас бывает, выше, чем в Европе. Но при этом цена должна быть выгодна и производителю, и государству. Надо найти какой-то баланс, и это очень сложная задача, которую мало кто решил.
ЛВ: И все инициативы по импортозамещению, отечественному производству могут тут помочь?
С.А.: Конечно. Проблема в другом. Компании строят свои заводы и начинают производство, инвестируют сотни миллионов долларов в нашу экономику. А затем эти препараты никто не закупает, потому что в системе здравоохранения недостаточно денег – хотя нам все время и говорят, что денег достаточно. Государство должно было бы поддержать эти производства, покупая нужные для наших пациентов лекарства, а этого не происходит. И тогда возникает вопрос – а кто будет инвестировать?
Здесь, опять же, нужна работа фарминдустрии и правительства, чтобы те производства, которые выпускают нужную продукцию, были востребованы.
ЛВ: Но сами производства есть? То есть, ничего не препятствует тому, чтобы именно у нас производились препараты?
С.А.: У нас есть производства отечественных и иностранных компаний, производящие оригинальные препараты, включая моноклональные антитела, и дженерики. Проблема востребованности. Зачем локализовать, если продукция не закупается для лечения больных?
ЛВ: Понятно, что есть уникальные лекарства, которые представлены крупными международными фармкомпаниями. Есть ли какие-то перспективные именно отечественные разработки? Ведется ли аналогичная уникальная работа по каким-то направлениям, или это скорее дженерики и локализация производства зарубежных лекарственных средств?
С.А.: Что-то ведется. Но в стране никогда фарминдустрия не была приоритетной, поэтому отсутствует инфраструктура и специалисты, необходимые для создания инновационных препаратов. Очень сложно ожидать, что отечественное производство начнет завтра выдавать сотни новых эффективных препаратов. У нас есть компании, которые пытаются делать свои разработки в рамках Сколковских инициатив или программы Фарма 2020 Министерства промышленности и торговли. Но, в большинстве случаев, российские фармацевтические компании занимаются воспроизведением, созданием дженериков и биоаналогов. Это тоже важно. Особенно, если на выходе мы получаем лекарства хорошего качества.